среда, 14 июля 2010
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
Dein Engel, der immer mit dir lacht.
Dein Engel, der dich immer vermisst,
Dein Engel, der hofft das du bei mir bist.
Dein Engel, der wenn du willst auf deiner Schulter sitzt.
Dein Engel, der dir sagt das du etwas besonderes bist.
Dein Engel, der keine Gefahren mit dir meidet,
Dein Engel, der gerne mit dir leidet.
Dein Engel, der dich richtig lieb hat.
entschuldige mich,
entschuldige mich für alles..
es war ein schönes zeit..
zeit, wo ich DEINE war.
du hast immer "Mein Engel" zu mir gesag..
und ich zu dir "Mein Kuschelbärchen"..
es war ein paradies...
und dann..
dann hast du mir wehgetahn..
du hast geschrieben das ich dich vergessen sollte..
und dann kamen tränen...
isterik..
und panik..
du hast natürlich nichts mitgekriegt..
ich habs nur "ok" geschrieben.
Ich machs.
ich machs für dich alles.
sogar wenn es so schwer und schmerzhaft ist.
warum??
weil ich dich liebe.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
ich kann nicht mehr.
Ich will nicht mehr.
Ständig werde ich enttäuscht,
verletzt,
oder verrarscht.
Ich hab kein Lust,
irhendetwas zutun.
Ich hab kein Hunger,
Kein Durst.
Ich bin nur müde
und kaputt.
Ich will nicht mehr.
Ständig werde ich enttäuscht,
verletzt,
oder verrarscht.
Ich hab kein Lust,
irhendetwas zutun.
Ich hab kein Hunger,
Kein Durst.
Ich bin nur müde
und kaputt.
понедельник, 08 марта 2010
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
Джон и Билл с женами играли в карты. У Джона случайно выпала из рук
карта. Когда он полез за ней под стол, то увидел, что жена Билла без
трусов. Весь красный, он вылез из-под стола и продолжил игру. Чуть
позже, на кухне, жена Билла спросила его, заметил ли он под столом
что-то, что ему понравилось.
- Да, очень даже понравилось, - ответил Джон.
- Ты можешь иметь это за 100 долларов, - сказала она, - Билл по
пятницам работает во второй половине дня и если ты придешь около 2-х
часов после обеда, все будет в порядке.
В пятницу, Джон пришел к ней в два часа, хорошенько потрахал ее, заплатил 100 долларов и свалил.
Вечером, когда Билл пришел домой, он сразу спросил жену, заходил ли Джон.
- Да, он забежал на пару минут, - с неохотой ответила жена.
- Он дал тебе 100 долларов? - снова задал вопрос муж.
"О Боже! Он все знает" - подумала жена и сказала:
- Да, он дал мне 100 долларов.
- Ну и хорошо, - сказал муж, - он забегал ко мне на работу сегодня
утром и одолжил 100 баксов, сказав, что обязательно занесет долг после
обеда...
карта. Когда он полез за ней под стол, то увидел, что жена Билла без
трусов. Весь красный, он вылез из-под стола и продолжил игру. Чуть
позже, на кухне, жена Билла спросила его, заметил ли он под столом
что-то, что ему понравилось.
- Да, очень даже понравилось, - ответил Джон.
- Ты можешь иметь это за 100 долларов, - сказала она, - Билл по
пятницам работает во второй половине дня и если ты придешь около 2-х
часов после обеда, все будет в порядке.
В пятницу, Джон пришел к ней в два часа, хорошенько потрахал ее, заплатил 100 долларов и свалил.
Вечером, когда Билл пришел домой, он сразу спросил жену, заходил ли Джон.
- Да, он забежал на пару минут, - с неохотой ответила жена.
- Он дал тебе 100 долларов? - снова задал вопрос муж.
"О Боже! Он все знает" - подумала жена и сказала:
- Да, он дал мне 100 долларов.
- Ну и хорошо, - сказал муж, - он забегал ко мне на работу сегодня
утром и одолжил 100 баксов, сказав, что обязательно занесет долг после
обеда...
четверг, 04 марта 2010
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
Хочется дурой набитою стать,
Чтоб не уметь ни писать, ни читать,
Чтобы валяться круглые сутки...
Чтобы смеяться на глупые шутки...
Чтобы переться от розовой шмотки,
Чтобы подруги - одни идиотки,
Чтоб в радикюле духи и жЫвачка,
Чтоб Петросян смешил до ус ...ки.
Чтобы компьютер - большой калькулятор,
Чтобы с ашипкай писать "гиниратор",
Чтобы Дом2 - "зашибись передача",
Кучу любовников и побогаче.
Чтобы в наушниках - "Шпильки" с Биланом,
Чтобы трусы - только "Дольче Габана",
Чтоб "кибернетика" - страшное слово,
Чтобы "политика - это не клёво".
В общем, хочу быть набитою дурой,
Брать не умом, а лицом и фигурой,
Всё достигать, раздвигая коленки...
Стать бы такой- и убицца ап стенку!
Чтоб не уметь ни писать, ни читать,
Чтобы валяться круглые сутки...
Чтобы смеяться на глупые шутки...
Чтобы переться от розовой шмотки,
Чтобы подруги - одни идиотки,
Чтоб в радикюле духи и жЫвачка,
Чтоб Петросян смешил до ус ...ки.
Чтобы компьютер - большой калькулятор,
Чтобы с ашипкай писать "гиниратор",
Чтобы Дом2 - "зашибись передача",
Кучу любовников и побогаче.
Чтобы в наушниках - "Шпильки" с Биланом,
Чтобы трусы - только "Дольче Габана",
Чтоб "кибернетика" - страшное слово,
Чтобы "политика - это не клёво".
В общем, хочу быть набитою дурой,
Брать не умом, а лицом и фигурой,
Всё достигать, раздвигая коленки...
Стать бы такой- и убицца ап стенку!
21:01
Доступ к записи ограничен
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
настроение отличненькое, вся в предвкушении выходных
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
ил-был старый-престарый дед: глаза у него ослепли, уши оглохли, и
дрожали у него колени. Когда сидел он за столом, то еле держал ложку в
руках и проливал суп на скатерть, да еще изо рта суп капал на стол.
Надокучило сыну и невестке на это глядеть, и вот посадили они старого
деда в угол за печкой и стали подавать ему еду в глиняной мисочке, да и
кормили его подчас впроголодь. И глядел дед с грустью на стол, и на
глазах у него показывались слезы.
Вот раз не удержал он в дрожащих руках мисочку, упала она наземь и
разбилась. Стала его бранить молодая невестка, но он ничего не сказал,
только тяжело вздохнул. Купила ему невестка деревянную мисочку за два
геллера, и пришлось ему теперь есть из нее. Вот сидят они раз, и
приносит маленький внучек — было ему четыре года — небольшие дощечки и
начинает их складывать.
— Что ты там делаешь? — спрашивает отец.
— Я делаю корытце, — отвечает ребенок, — буду кормить из него отца с матерью, когда я стану большим.
Посмотрели муж и жена друг на друга — и заплакали. Подвели тотчас
старого деда к столу и позволили ему с той поры есть всегда вместе с
ними и не попрекали его, если он немного проливал на стол.
среда, 03 марта 2010
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
«Я показал тебе район, бары, школу… Представил друзьям, родителям… Выслушал твои
монологи, песни, мечты, слушал твою музыку, ты слушала мою… Я говорил
по-итальянски, по-немецки, по-русски… Я отдал тебе свой плеер, ты мне подарила
подушку… И однажды ты меня поцеловала… Время бежало, все казалось таким простым
и легким, новым и особенным… Мы ходили в кино, на танцы, в магазины… Мы
смеялись, курили, брились… Ты кричала… Иногда без причины, а иногда причина
была… Я провожал тебя в училище, готовился к экзаменам, слушал твои песни, твои
мечты, твою музыку, ты слушала мою… Мы были так близки, все ближе и ближе… Мы
ходили в кино, купались, смеялись вместе, ты кричала, иногда причина была, а
иногда нет. Время бежало… Я провожал тебя в училище, говорил с тобой
по-итальянски, по-русски, по-французски, готовился к экзаменам… Ты кричала,
иногда без причины… Время бежало… Ты кричала без причины… Я готовился к
экзаменам, экзаменам, экзаменам… Время бежало… Ты кричала… Кричала… Кричала… Я
ходил в кино»
монологи, песни, мечты, слушал твою музыку, ты слушала мою… Я говорил
по-итальянски, по-немецки, по-русски… Я отдал тебе свой плеер, ты мне подарила
подушку… И однажды ты меня поцеловала… Время бежало, все казалось таким простым
и легким, новым и особенным… Мы ходили в кино, на танцы, в магазины… Мы
смеялись, курили, брились… Ты кричала… Иногда без причины, а иногда причина
была… Я провожал тебя в училище, готовился к экзаменам, слушал твои песни, твои
мечты, твою музыку, ты слушала мою… Мы были так близки, все ближе и ближе… Мы
ходили в кино, купались, смеялись вместе, ты кричала, иногда причина была, а
иногда нет. Время бежало… Я провожал тебя в училище, говорил с тобой
по-итальянски, по-русски, по-французски, готовился к экзаменам… Ты кричала,
иногда без причины… Время бежало… Ты кричала без причины… Я готовился к
экзаменам, экзаменам, экзаменам… Время бежало… Ты кричала… Кричала… Кричала… Я
ходил в кино»
вторник, 16 февраля 2010
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
Как-то в одно селение пришёл и остался жить старый мудрый человек. Он
любил детей и проводил с ними много времени. Ещё он любил делать им
подарки, но дарил только хрупкие вещи. Как ни старались дети быть
аккуратными, их новые игрушки часто ломались. Дети расстраивались и
горько плакали. Проходило какое-то время, мудрец снова дарил им
игрушки, но ещё более хрупкие.
любил детей и проводил с ними много времени. Ещё он любил делать им
подарки, но дарил только хрупкие вещи. Как ни старались дети быть
аккуратными, их новые игрушки часто ломались. Дети расстраивались и
горько плакали. Проходило какое-то время, мудрец снова дарил им
игрушки, но ещё более хрупкие.
Однажды родители не выдержали и пришли к нему:
— Ты мудр и желаешь нашим детям только добра. Но зачем ты
делаешь им такие подарки? Они стараются, как могут, но игрушки всё
равно ломаются, и дети плачут. А ведь игрушки так прекрасны, что не
играть с ними невозможно.
— Пройдёт совсем немного лет, — улыбнулся старец, — и кто-то
подарит им своё сердце. Может быть, это научит их обращаться с этим
бесценным даром хоть немного аккуратней?
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
- Машка, может, всё-таки пойдешь? Мы с Димкой в боулинг собрались, давай, с нами? - Нет, Крис, спасибо, но я не могу, экзамен - завтра, нужно подготовиться.
Я нажала "отбой". На город опустился вечер. Глядя в разукрашенное морозом окно, одни москвичи видят кремль, другие некрасивую, неснежную зиму, я же - длинную пробку Ленинского проспекта.
- Совсем завралась... - говорю я себе..., - нет никакого экзамена. Всем врешь: маме, Кристи, друзьям, людям, себе, говоря, "что всё в порядке", что "я люблю этот город, его улицы и дворы, эту зиму без снега...."
Сама же вечера провожу в сухом диночестве (никаких сигарет и бокалов красного вина), смотрю на пробку, добиваю желудок кофе, слушаю джаз и "грустняк", не верю в чудеса...Считаю себя обычной девушкой, при этом говорю и думаю об уникальности своего "Я", подчеркивая его нелепым гардеробом оригинальных вещей; ультрамодной
косметикой и дневниковыми записями, которые частенько напоминают "сопли в сахаре без сиропа". Все считают меня сильной, а я даже отнекаться не могу (это ли не слабость?), звездой позитива, так что я заплакать не могу, когда хочу, когда надо...Когда я красивая шагаю, укутавшись шарфом от морозного утра и вижу их - они счастливы, они влюблены, а моя очередная зима опять одинокая, так как все дети знают, что у снежинок нет пары, они девочки одиноко летящие по заснеженным просторам огромной суровой России. Снег, снеговик, дед мороз - все родственники рядом, а вот любимого нет. Я всегда улыбаюсь, смотря на обнимающиеся парочки, в глазах пряча грусть. Плакать ведь не умею, таять не могу, бессилие показывать тоже нельзя. Вот и приходиться прятаться от крещенских морозов и счастливых "семейных" друзей в своей маленькой квартирке, ведь делить одиночество не с кем. Хотя каждый воспринимает это слово и состояние по-разному. Я порой для себя решаю, что никогда не буду грустить, наделяю одиночество каким-то смыслом, подставляешь к нему эпитеты, и всё – тоска отступает. Например, творческое одиночество – это очень плодотворное занятие, которое приносит не только удовольствие
и радость, но и эстетическое наслаждение. Научиться плести бисером, вязать, красиво говорить по-испански….Да, что только не придумаешь в дни, когда зимние холода накрывают твой город, так что встречаться с ними один на один очень не хочется. В конце концов, можно сделать одно из моих любимых занятий – перечитать все "Cosmo", я, всегда, пересматривая, нахожу для себя что-то новое. Конечно, грусть подступает у горлу, душит, но что же делать?
Ты скажешь, "так что ты сидишь, давай, одевайся, скорее беги, гуляй, развлекайся, может он где-то ходит, ждет тебя..." Да, ты права, но ведь и ты тоже сидишь одинокая красивая с очаровательной улыбкой, не веришь в чудеса, мечтая о сказке, о том, что твоя зимняя сказка непременно к тебе придет, зайдет без стука, тихо прокрадется в твое сердце, и ты больше никогда не будешь одинокой снежинкой, скучающей под аккомпанемент - французское кино и гудение ненавистной пробки.
Я нажала "отбой". На город опустился вечер. Глядя в разукрашенное морозом окно, одни москвичи видят кремль, другие некрасивую, неснежную зиму, я же - длинную пробку Ленинского проспекта.
- Совсем завралась... - говорю я себе..., - нет никакого экзамена. Всем врешь: маме, Кристи, друзьям, людям, себе, говоря, "что всё в порядке", что "я люблю этот город, его улицы и дворы, эту зиму без снега...."
Сама же вечера провожу в сухом диночестве (никаких сигарет и бокалов красного вина), смотрю на пробку, добиваю желудок кофе, слушаю джаз и "грустняк", не верю в чудеса...Считаю себя обычной девушкой, при этом говорю и думаю об уникальности своего "Я", подчеркивая его нелепым гардеробом оригинальных вещей; ультрамодной
косметикой и дневниковыми записями, которые частенько напоминают "сопли в сахаре без сиропа". Все считают меня сильной, а я даже отнекаться не могу (это ли не слабость?), звездой позитива, так что я заплакать не могу, когда хочу, когда надо...Когда я красивая шагаю, укутавшись шарфом от морозного утра и вижу их - они счастливы, они влюблены, а моя очередная зима опять одинокая, так как все дети знают, что у снежинок нет пары, они девочки одиноко летящие по заснеженным просторам огромной суровой России. Снег, снеговик, дед мороз - все родственники рядом, а вот любимого нет. Я всегда улыбаюсь, смотря на обнимающиеся парочки, в глазах пряча грусть. Плакать ведь не умею, таять не могу, бессилие показывать тоже нельзя. Вот и приходиться прятаться от крещенских морозов и счастливых "семейных" друзей в своей маленькой квартирке, ведь делить одиночество не с кем. Хотя каждый воспринимает это слово и состояние по-разному. Я порой для себя решаю, что никогда не буду грустить, наделяю одиночество каким-то смыслом, подставляешь к нему эпитеты, и всё – тоска отступает. Например, творческое одиночество – это очень плодотворное занятие, которое приносит не только удовольствие
и радость, но и эстетическое наслаждение. Научиться плести бисером, вязать, красиво говорить по-испански….Да, что только не придумаешь в дни, когда зимние холода накрывают твой город, так что встречаться с ними один на один очень не хочется. В конце концов, можно сделать одно из моих любимых занятий – перечитать все "Cosmo", я, всегда, пересматривая, нахожу для себя что-то новое. Конечно, грусть подступает у горлу, душит, но что же делать?
Ты скажешь, "так что ты сидишь, давай, одевайся, скорее беги, гуляй, развлекайся, может он где-то ходит, ждет тебя..." Да, ты права, но ведь и ты тоже сидишь одинокая красивая с очаровательной улыбкой, не веришь в чудеса, мечтая о сказке, о том, что твоя зимняя сказка непременно к тебе придет, зайдет без стука, тихо прокрадется в твое сердце, и ты больше никогда не будешь одинокой снежинкой, скучающей под аккомпанемент - французское кино и гудение ненавистной пробки.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
блин, кто-нибудь подскажет мне как можно вставить сюда видео ?
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
I
Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!
Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.
В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист.
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?
Радист кивает: - Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: "Мол, вот беда
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего перелом ключицы..."
Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.
Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь -
Руки в полуметре от фар не видно?
А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.
Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.
Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.
Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья...
Где-то комната, свет, тепло...
Не надо об этом! В глазах темнеет...
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет...
А в шлемофоне звучат слова:
- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище -
Тупо кружится голова...
- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..
Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -
А про себя добавляет: "Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно..."
Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки... спина немеет...
- Алло!- это, кажется, генерал.-
Держитесь, родной, вас найдут, откопают...-
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают...
Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма...
Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
- Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!
С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!
- Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!
Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.
- Послушай! Синоптики дали ответ:
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
- К сожалению, нет...
- Как нет? Да ты не в своем рассудке!
Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она - как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело - остывшая деревяшка.
А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
- К сожалению, нет...
Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?
- Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.
Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год тебе не верна
И вот уже год, как люблю другого!
О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз. -
Он молча слушал ее рассказ,
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.
- Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
- Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!
Затем добавила торопливо:
- Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.
Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.
Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. -
Он слушает молча. Горит голова...
И словно бы молот стучит по темени...
- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости!
Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы... голоса...
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!
Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!
Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!
Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!
Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!
И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!
Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!
Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!
Надо любою ценой подняться
И всем существом, устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!
Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь назад, ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом...
Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!
Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!
- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает...
II
К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.
Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.
Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет... ищет... и вот, и вот -
Темная точка средь белизны!
Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег...
Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!
Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
Я знала... Все будет так, не иначе!..-
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.
Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
- Не смей... ты сама же сказала мне..
- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!
Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!
И вот, говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!
Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!
И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!
И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!
Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!
Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.
В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист.
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?
Радист кивает: - Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: "Мол, вот беда
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего перелом ключицы..."
Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.
Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь -
Руки в полуметре от фар не видно?
А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.
Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.
Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.
Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья...
Где-то комната, свет, тепло...
Не надо об этом! В глазах темнеет...
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет...
А в шлемофоне звучат слова:
- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище -
Тупо кружится голова...
- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..
Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -
А про себя добавляет: "Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно..."
Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки... спина немеет...
- Алло!- это, кажется, генерал.-
Держитесь, родной, вас найдут, откопают...-
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают...
Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма...
Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
- Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!
С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!
- Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!
Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.
- Послушай! Синоптики дали ответ:
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
- К сожалению, нет...
- Как нет? Да ты не в своем рассудке!
Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она - как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело - остывшая деревяшка.
А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
- К сожалению, нет...
Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?
- Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.
Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год тебе не верна
И вот уже год, как люблю другого!
О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз. -
Он молча слушал ее рассказ,
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.
- Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
- Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!
Затем добавила торопливо:
- Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.
Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.
Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. -
Он слушает молча. Горит голова...
И словно бы молот стучит по темени...
- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости!
Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы... голоса...
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!
Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!
Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!
Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!
Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!
И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!
Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!
Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!
Надо любою ценой подняться
И всем существом, устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!
Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь назад, ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом...
Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!
Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!
- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает...
II
К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.
Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.
Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет... ищет... и вот, и вот -
Темная точка средь белизны!
Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег...
Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!
Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
Я знала... Все будет так, не иначе!..-
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.
Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
- Не смей... ты сама же сказала мне..
- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!
Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!
И вот, говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!
Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!
И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!
И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!
У нее в голове до сих пор живет маленькая неловкая девочка, которая верит в чудеса, но жизнь уже пару раз ударила и показала, что чудес не бывает. И вся эта бессмыслица копошится где-то в глубине, за ледяным взглядом и безразличием.
люди могут жить под одной крышей, могут пить вместе, заниматься любовью, но только совместное занятие идиотизмом указывает на их душевную и духовную близость